ощущения опасности

Детские страхи - злобные карлики

 

Продолжение записки.

- Бабуля! Бабу-уль! – трясу я Мулиартех, отмечая ее смешным, забытым младенческим словом. Как словно я вновь крошечная, гощу на земле у Кавочки, та кормит меня человечьими сладостями, такими нелепыми, ни на что не схожими, не очень-то, на мой фоморский ощущение, съедобными, однако что-то быстро тающими во рту...

Вот только бабушка в посетителях у Кавы не лежала, опасно выгнув сведенное судорогой тело и откинув бледно-голубое, изнуренное лицо. А также из затылка ее не была черная крупная стрела без оперения.

- Не трогай! – проваливается на вопль левиафан с двумя телами – дамским и слоновьим. Чудище с усилием подгибает ведущие ножки и склоняется над Мулиартех. – Замолчи. Родимый. Буду лечить.

В человеческом теле я не предчувствую интеллекта Мулиартех. Не слышу ее впечатлений. Не могу даже разбить ее боль. А понимаю, что ей больно. Мне и самой больно от сего понимания.

Мы в сохранности, однако мы неспособны. Подгорный народец убежал вслед за той, в кого вылилась Мирра, а мы, ее обычная защита, остались тут, на берегу подземного озера, одновременно с отрядом слоноженщин, таких же растерянных, как мы. Если бы Гвиллион был с нами, если бы Морк был с нами, если бы все они были тут – сего бы не оказалось! – лопочет ехидный голос в моем мозгу. А что бы они сотворили? – уверен я. Защитили бы грудью морского змейка, бросившего многометровое тело в рукопашную? И стрела воткнулась бы Морку в бюст? А также я бы теперь стояла над остывающим телом супруга? Сильная идея сменяется иной, еще не менее ужасной: если бы мне передали право избирать, как бы я находила промеж ними двумя – промеж Матерью типа и Морком?

Слоноженщина посвистывает, правильно выманивает стрелу из раны. Я стараюсь совершить так, как говорила Мулиартех – полную долго назад, на террасе летнего ресторан, старуха тем временем заявляла нечто... про магию, как ею сделать коричневый торт, видя отдельную крупицу, из какой он состоит... а далее надобно удержать все сии искры одновременно, проверить за тем, во что они вырабатываются в желудке и в животе, бррр, гнусь каковая... однако торт – он плохой, а бабкино тело – огневое, если не позволить крови вытечь из раны, если соединить края порванных капилляров и тканей одновременно, они срастутся, осколки костей сойдутся одновременно, мощь жизни спаяет их, будто бы и не было ничего, не было комка железа, воткнутого в ум, набухший черной гематомой, не было рассевшегося целого свода, отверстие ползет наверх до самой верхушки, куски кости кружатся в мозговой жидкости, жаля и царапая то, к чему и прикасаться боязно... однако я должна. Вот теперь сии серьезные, одинаковые на дерева, замызганные, чрезвычайно черные пальцы, безжалостно ковыряющие любовную, чувствительную тело в заботе, расшатают стрелу и она выскользнет из большой пробоины, выпустив черные туннели разорванных капилляров, подготовленных излиться кровью, целостное цунами крови затопит ум, совершив крушение непоправимым.

Тысячи крохотных пальцев отрастают у меня, все они впиваются в ум Мулиартех, рубят одновременно, восстанавливают мельчайшую костяную мозаику, зажимают и пережимают, говорят и раскатывают, прошивают и завязывают. Веки деньги трепещут. Теперь она раскроет глаза... Глаза?!

Я отшвыриваю Фрилс, наклонившуюся над личиком Мулиартех. Взгляд Балора касается моей руки также та повисает плетью, онемев до плеча. Неплохо хоть не совсем. Да мало – а также... Ну, бабуля, ну, предоставила! Нужно сердиться, однако я смеюсь. Либо мне кажется, что смеюсь. Сил у меня едва хватит на кривую улыбку.

- Даша... – шепчет Мулиартех. - Даша... Напрасно я тебя в это впутала, девчушка...
- А кто б тебя хранил, застарелая ты китиха... – без голоса сиплю я.

И старуха – в кои-то веки! – по качает: да. Ты меня спасла, мелкая ты цаца. Благодарение тебе. В закутке глаза набухает секрет, катится, катится непреодолимо – и оседает на щеку Мулиартех с кончика моего подбородка. Как словно морской пифон также хнычет.

- Нам нужно двигаться, - нежно припоминает Мореход. Он все еще тут, Христос. Дезертир. Это он натянул Мирре на шею какие-то четки, по причине которых та обезумела. Кем – либо чем – она стала, захудалая? Без желтолицей сволочи с перьями в волосах нам бы ни в жизнь не убежать – однако где сейчас отыскивать Мирру? А также есть ли в этой вселенной Мирра? Либо вместо нашей демиургини пришла жестокая хозяйка в одной женщине, царица враждебных карликов?

Тем временем Мореход без стремления подымает на руки большое тело Мулиартех и несет его к водичке. У берега покачивается корабль-призрак, обычный спутник Морехода. Я готова двигаться вслед, однако... слоноженщины? Как много их, Лир всемогущий! Во время войны мерещилось – горстка, а теперь... Как их убрать с этого места? Выдержит ли корабль?

- Не пройдем, - правильно прослышав мои идеи, настойчиво твердит та, что помогла мне вылечить Мулиартех. В ручке у нее по сей день окровавленная арбалетная стрела. – Мирра-ки-Ищущая-каи-Наставник-ха-Демиург тут. Мы тут. Все верно.
- Вас убьют! – Я пытаюсь сказать сии слова звонко, упрямо, а выходит какой-то змеиный звук. – Мирра позабыла вас! Она более не ваш друг. Она переменилась.
- Не-ет, - мягко усмехается слоноженщина. – Она скрылась. Изнутри. И задремала. Мы ее уже приводили. Разбудим вновь.
- Чем разбудите? Предсмертными стонами, когда эльфы станут вас уничтожать? – злюсь я.
- Если... – закопченное лицо воительницы с сверкающими тропинками налета искривляет безнадежная гримаса, - ...надо, то давай.
- Мореход! – кричу я. Точнее, сиплю, бросая петуха. – Мореход! Я не могу их кинуть.
- Не замечай, - усмехается чертов бог моря Ид с борта своей посудины. – Исключительно им больная поддержка не надобна. Тласолтеотль не станет их есть. А цверги акту не ступят без веления Тлаелькуани.
- Кто это еще – Тла... елка... ани? – злится Фрилс. Вот уж кто практически ничего в темноте не уловил и не понимает, что стряслось.
- Роль! – медленно машет ручкой Мореход. – Тласолтеотль, когда она голодна.
- И кого жрет сия тварь? - шипит Фрилс не похуже меня. Даже не знаю, Фрель ли это очнулся в нашей красавице, либо она сама мастак что касается стойких проявлений.
- То же, что также неизменно, - пожимает плечами наш кормчий. – Загрязнение и черных грешников! Наездницы тут больше всех.

Я обвожу глазами команда слоноженщин. Изгвазданные так, что лишь глаза светятся на черных и бурых забралах, с следами крови своей и цвергов – это они-то самые опрятные? Да. Они. Их души несъедобны, как, например, седина. либо бриллиант.

Хорошо, что и сейчас мне не придется совершать выбор: жизнь Лировой Мулиартех либо существование тех, с кем мы недавно дрались вместе вопреки единой армии враждебных карликов. Я приподнимаюсь на палубу. Даже не призывая, куда Мореход везет нас. И так очевидно – в море. Туда, где затягиваются любые раны и утихает любая боль.

А еще, утомленно считаю я, откидываясь на палубу и прислоняясь спинкой к мачте, неплохо иметь знакомых идолов... Ни двигаться не нужно, ни паруса ставить, ни отыскивать подземных рек, которых тут, может, а также нет совсем... Игнорировать и представить себе белую шелковую поверхность от простора до простора, подсвеченную по краю садящегося солнца красным, словно налог также истекает кровью...

Тоже? Почему также? Кто еще? Рана Мулиартех затянулась у меня на глазах, ни я, ни Фрилс, ни... Не может быть, чтобы мне показался раненый Марк... либо Морк... либо кто? Кто?!

- Ты пугаешь сама себя, - слегка усмехается старуха, сидящая тут же, привалившись к борту. – И Мирра смущает себя... Вам, молодым, только отдай побояться – вы тотчас здесь как здесь... разложите свои страхи, как монетки из пиратского сундука... и ну их отделывать...
- Мыслишь, они живы? – с мечтой спрашиваю я, подползая ближе, чтобы слышать слабый голосок Мулиартех. – Не оспаривай, не нужно, я поверю. Так нелепо, мы в целом немного недель одновременно. А вдруг по земному времени считать, то немного дней. А также вот, я уже не проявляю, как буду жить, если... Будто бы у меня изнутри дырочка, полная только блеском. Неожиданно он заглохнет, совсем потухнет – что тем временем?
- Бывает и так... – выдыхает старуха, с омерзением смотря в подземную мглу. – Потухнет свет – свет останется... потухнет и он – проживешь воспоминаниями... Ты теперь смерть заклинаешь, проявляешь себя вдовой. Горюешь понарошку, словно подать заплатишь. Не надейся, девчушка. Судьбу не обманешь.
- Кракен ты мне, а не бабулька, - урчу я. – Выздоровей только – за все заплатишь!
- Учись, пока я жива, - шелестит Мулиартех. – Кто тебя еще научит? Любящий супруг? Хорошие люди? Все будут говорить: мы с тобой навеки, ни разу тебя не заметим, не бойся. Лишь я выскажу: не бойся - а также не поверь. Нет никакого «навсегда», ни в скале, ни в счастья. Даже для нас, долговечных. Даже для сильфов и огненных демонов...

Нудд! – внезапно припоминаю я. Он избрал Мирру, чья жизнь хватит, чем у морской черепашки. А теперь также совершенно... может упасть в любую минуту. Кто знает, что станется с телом Мирры, если тут ее поглотит Тласолтеотль? Телу-то, может, ничего и не сделается, однако вот ум ее умрет, правильно сраженный Мертвящим Глазом...

- Мулиартех, - внезапно звонко и строго спрашиваю я, - а отчего ты не раскрыла глаз – там, в бою?
- Оттого и не раскрыла, что усомнилась, - желает старуха. – Мы здесь хозяйничаем, как в конкретном мире, а все-таки мы гости. Непрошенные гости в чужом мозгу. Я Эрешкигаль зрачки выжгла – кто знает, чем оно для Мирры справилось? Ты не знаешь, что такое Глаз. Он – чистая смерть. Для всего, на что осмотрю. Обведи я взором шахту - не только цверги полегли бы. Сии места – живые, они не из камня, они - из души демиурга. Что, если бы скалы умерли и в тело распались? Ничего я в сотворенных кругах не смыслю, внука. Жутко мне. Ты за супруга боишься, а я также за тебя, а также за себя, а также за сильфа с Гвиллионом, а также за людишек наших боюсь. ужас кругом, один ужас. Дышать мне здесь нечем. Домой хочу.
- Ничего-ничего, - лопочет Мореход, картинно вперив взгляд в беспроглядную мглу. – Скоро лучше станет. В глубине постоянно так – испуг и боль. Самые главные воспоминания человека – испуг и боль. Выплывем – отдохнем.

Я сворачиваюсь калачиком у ног Мулиартех. главные воспоминания, стало быть... Детская отвращение к неподвластному, непонятливому миру. Плохая мебель, ударила тебя. Давайте ее побьем. Плохая игра, надоела тебе. Давайте ее отбросим. Плохая тетя, разозлила тебя. Давайте в нее путаницей плюнем. Очевидно, цверги – это обиды, за которые крошечная Мирра так и не заплатила. Вон их как много собралось. Целая войска. Теперь-то Мирра им всем отомстит. Сполна рассчитается. Желала бы я на это взглянуть... либо нет. Не желала бы. получше отвези меня ввысь, Мореход, там море спускается с небом и воздуха столько, что жабры горят.